Название: Алые облака.
Автор: Lynx, ака Югито (то бишь я)))
Фэндом: Naruto
Жанр: Фанфикшн, ангст
Персонажи: Дейдара
Рейтинг: PG-13
Пэйринг: Нет
Статус: в процессе.
Дисклэймер: Все принадлежит Кишимото.
Размещение: Где хотите, только обязательно указывать автора.
Содержание: Первая часть цикла мини-фиков об Акацуках - важные моменты их жизни.
Здесь - Дейдара о себе и я о Дейдаре. Таким я вижу его детство.
Готовится к изданию (выстраданная) часть об Итачи.

***
Говорят, в самую последнюю секунду перед смертью вся жизнь мелькает у нас перед глазами. Но это не совсем правда. Это не секунда – это целая вечность, из которой лепится, как фигурка из глины, существование каждого из нас.
Лента прожитых нами событий не избирательна, она просто и неумолимо разворачивается, пока не промелькнет последний кадр. Что за ним – неважно. Потому что дальше – все, finis. Только то, что остается после мгновения взрыва.
Пепел и пустота.
И поэтому наш путь – прекрасен.
Это – яркая вспышка, калейдоскоп, круговорот, в котором создание смешивается с немедленным уничтожением, а твердая земля под ногами – с клочьями разорванного на части неба в мельтешении алых облаков .
Умиротворение, покой… Нет! Мгновение, взрыв – вот что мне нужно! Не растягивая последнего мгновения, я бросился вперед по своей дороге, не разбирая пути, чувствуя где-то в глубине своего существа – а осталось ли от меня что-то? – сопровождающее создание великого шедевра волнение.
К чему колебания? Девятнадцать лет я мечтал именно об этом дне. Каждый раз, создавая что-то я видел именно этот момент.
Но эта секунда растянулась, расширилась, вобрав в себя целую жизнь, как маленькая раковина вбирает в себя целый океан.
Это был тот долгожданный день, когда я создал свое величайшее творение. То был момент, когда я погиб, взорвав самого себя во вспышке такой силы и великолепия, что это должно было стереть с лица земли все в радиусе больше десяти километров.
Возможно, я должен бы был бы разозлиться из-за того, что мне пришлось убить себя вот так, не разменяв еще и двух десятков лет своей жизни. Но трудно злиться на подобное совершенство, которое всегда было где-то на грани моего сознания и жаждало воплощения. Ведь в какой-то мере это было мое стремление – закончить свое недолговечное существование в самом эпицентре величайшей красоты, которую я только смог создать. Финальный аккорд для настоящего художника.
В этот миг, когда я ощутил ее всю, взорвалось не только мое тело, но и переполненное, как вот-вот готовый лопнуть воздушный шарик, сердце. 
Я несся вперед, и проводником мне была сама красота. Так что затем я просто расслабился и перестал сопротивляться, пропуская ее сквозь себя, как земля пропускает капли дождя. И тогда во мне не осталось ничего, кроме этого тонкого, едва уловимого эстетического чувства, которое я так стремился постичь каждый миг моей короткой, яркой, мимолетной
– и от этого такой прекрасной –
жизни.

***
Лето пыльным, душным облаком нависло над Страной Земли.
Поднимающийся с раскаленных камней жар волнами обволакивал деревню Скрытой Скалы. Солнце стояло прямо над головами, томно-горячее и такое яркое, что и небо рядом казалось почти белым и таким близким, что, точно лист нагретой полуденным жаром жести, обдавало пеклом истрескавшуюся, истосковавшуюся по воде землю.
По липким толевым крышам невысоких каменных, утопающих в тополином пухе строений Ивагакуре прогуливались сизые голуби, издавая нежное воркование. В тонкой полоске тени от ближайшего дома сыто умывалась толстая полосатая кошка. Умывалась неспешно и с удовольствием, задевая лапой пушистую щечку и бархатистое ушко.
Маленький светловолосый мальчик сидел в пыли на солнцепеке, растрепанный и грустный, как брошенная собачонка. Больше на залитой солнцем улице не было никого, только откуда-то издалека доносился смех играющих детей.
Под звуки чужого смеха, мальчик, не поднимая головы, обхватил руками острые колени, полностью завесив лицо густой гривой пшеничного цвета волос. Жара не беспокоила его, хотя одет он был не совсем по погоде - поношенный, мешковатый свитер печально свисал с худеньких детских плеч, а истертые на коленях брюки, одна штанина которых была короче другой, держались разве что на видавшем виде кожаном ремне, который, за неимением пряжки, был завязан узлом.
О том, что съежившийся на земле ребенок мужского пола говорила его одежда, присущая мальчишкам неухоженность и несколько угловатое, лишенное изящества сложение, поскольку девочки даже в таком возрасте должны быть созданиями более эфемерными. Но несомненно, если бы он был почище и поаккуратнее одет, если бы длинные светлые волосы были хотя бы расчесаны, он был бы похож на удивительно хорошенькую девочку. В чумазом, с загнанным выражением, лице, застенчиво и робко проглядывала только-только проклюнувшаяся красота, которая обещала лишь умножиться с течением времени.

Неожиданный шорох - и мальчишка резко поднял голову, точно очнувшись от непонятного транса. Из-под нависающей на лицо челки, которую можно было бы назвать золотистой, если бы она не была такой пыльной, показались огромные темно-голубые глаза в обрамлении густых черных ресниц, настороженно скользнувшие в сторону потревожившего его шума. Но это лишь кошка, закончив с умыванием, задрала пушистый рыжий хвост трубой и вальяжно удалилась. Мальчик проводил ее взглядом, наконец подняв голову, но новый взрыв веселья со стороны играющих неподалеку детей вновь заставил его съежится, сжаться, как будто в намерении стать как можно незаметнее. Он дышал часто и тяжело, точно пытаясь справиться со слезами, но не плакал, даже несмотря на то, что сейчас был один, и, стоило какому-то ребенку вновь вскрикнуть или громко засмеяться, с силой закусывал бледную обветренную губу, и так уже покрытую сеточкой тонких шрамов.
Ему было шесть, но выглядел он немного младше. Возможно, из-за той неряшливости и одновременной хрупкости, которая скользила в каждом его порывистом движении, возможно, из-за мешковатой, запыленной одежды, а возможно, из-за самого впечатления, которое производил его вид.
Мальчик напоминал прекрасное и юное деревце, но выращенное в безводной каменистой почве. Но, по сути, так оно и было – в этой стране люди вырастали такими же твердыми и острыми, как и скалы, на которых были сделаны их первые шаги. Именно поэтому тот кусочек темного голубого неба, что был виден в его глазах, когда он поднимал голову отражал в себе отчаяние и обреченность щенка, попавшего в руки к плохому хозяину.

Еще одно дитя Страны Земли, еще одно взращенное на голых скалах, но в то же время упрямо желающее жить деревце. Дитя отверженное, одинокое, но неспособное пока быть озлобленным на кого бы то ни было. Ищущее смысл в каждой секунде своего существования и тянущееся к другим, бессознательно, отвергая уже испытанное, то, что стало истиной с самого его рождения. Отвергая навешенное с младенчества клеймо и смесь страха и отвращения в глазах сверстников. Он пока что не просто не желал мириться со своей жизнью – он был слишком мал, чтобы понимать и анализировать. Знал только то, что отличается от других детей. И им… не нравятся эти отличия.
Он прятался сейчас от них, но знал, пройдет совсем немного времени - и он обязательно пойдет туда, чтобы соприкоснуться с их жизнью, жадно вглядеться в лица играющих детей, пытаясь остаться незамеченным. А затем...
Затем его снова оставят наедине только с собственным уродством.
"Уродец"... Сколько боли всего лишь в двух слогах, как мало истины, как много эмоций... И это слово означало всего лишь маленького белобрысого мальчонку с затравленным взглядом ярких голубых глаз. Иногда ему казалось, что он с трудом может вспомнить собственное имя, которым его звали разве что родители. Но и они замечали его так редко, что порой ему казалось что только это полное щемящей боли слово заменяет ему имя.

-Дей-да-ра, - по слогам, четко и тихо проговорил он. Но тут же замолк и вновь закусил губу, чувствуя знакомый привкус металла.
Ведь первый слог его имени, Дей - созвучен слову "грязь"… "Покрытый грязью" - вот каким был он в глазах родных. Клеймо, сейчас висевшее на нем, поставили впервые увидевшие новорожденного сына родители. Таким он был вынужден остаться на всю жизнь. Таким его видели все – от родных отца и матери, до Тсучикаге.
«Уродцем».
Для него это слово не было оскорблением. Это был, как это ни печально, суровый и холодный факт. Нечто, от чего не убежишь и не укроешься, эта боль не в других, но в нем самом.
Но помимо боли в его глазах можно было разглядеть и еще что-то. Едва уловимое, почти незаметное. Маленькая искорка в пустом и темном кусочке неба. Беспредельное желание жить, просто жить, несмотря ни на что, жить, если больно, если тяжело, и любить жизнь даже такой, какой она была.
И еще – ожидание. Неясная жажда в пока только начавшей оформляться душе, это тонкое, и слабое, как едва слышный отзвук, пока непонятное чувство. Дейдара пока не знал ему названия, но оно было похоже на странный голод, которому он пока не нашел удовлетворения.
Солнце слегка сдвинулось к западу, ползя по раскаленному небу лениво и неохотно, точно капля патоки на голубой глазури, а мальчик так и продолжал сидеть в удлиняющейся полоске тени, прислушиваясь к происходящему в соседнем дворе и понемногу собирая остатки решимости. А затем резко встал, тряхнул головой, откидывая волосы налево, открывая правую половину лица, и кинулся прочь с залитого солнцем переулка, где были только пыль и сонное воркование голубей, туда, где уже несколько часов играли другие дети Ивагакуре.

Растительности здесь было немного, климат и почва не располагали к такому обилию растений, как, например, в Конохагакуре. Те редкие деревья, которым удалось, пробившись из семечка, проложить тяжелый путь к солнцу, через толстый слой сухой каменистой, красноватой или белой глинистой почвы, страдали от жары, и все же жили.
Подобно им, на этой земле, часто страдая от голода и лишений, жили люди.
Страна Земли была названа так не просто так. Пестря оттенками коричневого, красноватого, желтого и серого, изъеденные эрозией горы, и изрытые людьми, в безнадежный попытках добиться урожая, пустоши покрывали всю огромную территорию этой страны. Здесь была земля, но не та, что могла бы взрастить что-то.
Пустошь, на сколько хватает глаз, изредка прерываемая цепочками холмов. Дождь не приносил с собой ничего, кроме грязи и размытых дорог.
Деревня Ивагакуре, Скрытая в Скалах, тоже получила свое имя как факт. Основанная на участке краснозема, в окружении скал, едва ли не самое благоприятное положение для поселения такого рода в Стране Земли, уже четыре поколения она обучала шиноби и была признана одной из пяти главных Скрытых Деревень.

Философия обитателей Ивагакуре проста, практична и лишена бесполезной на их взгляд красоты: шиноби Скалы предпочитают и сами быть «скалами». Почва их сердец камениста, и, растя в ней то, что могут, они лелеют это.

Четвертое поколение Скалы росло так же, как и все, предшествующие ему – в суровости земли и ее лишениях. Дейдаре они представлялись маленькими камешками, подобно щебню, хрустящему под ногами. Сам же он видел себя…
…другим.
И вовсе не «уродство» было тому виной, и не отчужденность, им вызванная. Что-то в нем напрочь отвергало твердость и серость камня. Еще одна из причин, по которым сверстники предпочитали держаться от него подальше.
Кусочек мягкой податливой глины среди жестких, суровых скал.
Он любовался ими издалека, медленно и неосознанно понемногу подходя ближе. Тупая, неясная боль раскачивалась в маленьком сердце как маятник, то утихая, то вспыхивая с новой силой.
Отзвуки детского смеха, ему почти недоступного, манили его. Легкость, с которой они приближались друг к другу, и направленные друг на друга взгляды… как бы хотелось Дейдаре, чтобы и на него кто-то посмотрел так же…
Глупая надежда на то, чтобы хоть раз дотянуться и сжать в кулачок это маленькое счастье разгорелась как брошенный в костер уголек, мальчик выступил из-за горячего и гладкого валуна, за которым прятался. Сжатые в кулаки руки прижаты к груди, голова все так же опущена, и только из-под челки то и дело робко выглядывает удивительно яркий синий глаз.
Они резко замолкают. А затем из толпы слышится нарастающее жужжание, как из роя потревоженных ос. Он пытается что-то сказать, но донесшийся, адресованный не ему ответ сбивает его мысли.
Клеймо… это слово… Где-то там, в груди, под четвертым, зашитым ртом, как страшное чудовище, просыпается и усиливается знакомая боль. Он стоит там, опустив голову.
Они продолжают играть, как ни в чем не бывало.

В тот момент Дейдару посетила дерзкая мысль, что ненависть в любой ее форме, лучше чем это. Что ничего не может быть больнее такой реакции, которая преследовала его везде, где бы он ни находился.
Но тогда… если им нет дела до него, нужно показать им то, что они так в нем ненавидят…
Он медленно разжал ладони и раскрыл руки в приветственном жесте, будто в желании объять и принять то, что последует за этим жестом. За то, что он скрывает в сжатых кулачках, под длинными, безразмерными рукавами.
Кто-то закричал, и на этот крик отозвались и другие. Дейдара медленно растянулся в улыбке.
И, спустя секунду, брошенный кем-то из толпы камень ударил его в висок.